УКРОЩЕНИЕ СТРОПТИВОЙ
Коррида
Очередной «проступок» Зайцева не остался незамеченным. Самовольство было вопиющим. Большинство сотрудников были разосланы по заданиям, так что был удобный момент поставить нарушителя дисциплины на место, поговорив с ним с глазу на глаз. Ирина Николаевна, сурово сдвинув брови, направилась в его сторону. Увидя по ее глазам надвигающуюся грозу, он встал, резким движением сдернул с плеч пиджак и, отставив его в правую сторону, в виде красной тряпки в руках тореро, скомандовал:
— Торо!
Она хотела осадить наглеца, но от возмущения перехватило дыхание, и она так и стояла с открытым от изумления ртом.
А он стоял перед нею, потряхивая пиджаком, и восклицал:
— Торо! Торо!
И глаза у него смеялись. Задыхаясь от гнева, оскорбленная до глубины души, она повернулась на каблуках и удалилась в аквариум.
Тут как раз вошла заведующая отделом рекламы, этакое белокурое чудо — полноватая блондинка с ярко-красными губами и подведенным глазами, известная своей общительностью и веселостью, – в некотором роде противоположность заведующей отделом реализации. Все в отделе у нее хорошие, со всеми она в ладу, и руководит она не указаниями, а просьбами: милочка, лапочка, дружочек, сделайте такое одолжение. И все-то у нее получается, и все ее слушаются, и все в отделе ее любят и готовы носить на руках, несмотря на несколько избыточный вес.
— Здравствуйте, Людочка Петровна, вы к Ирине Николаевне? — спросил Зайцев.
— Нет, я к вам, Серж. Помогите, дружочек, у меня в компьютере пропал важный документ, попыталась найти, и он окончательно завис. Спасайте, дружочек.
— Для всех красавиц Мадрита сердце мое закрыто. Но, Людмила Петровна, для вас оно открыто всегда-с. Я не только вам с удовольствием помогу, но даже готов у вас остаться навсегда. Жаль, у вас работа мне не по профилю, поэтому я и торчу тут. У меня к вам предложение: у вас замечательный руководитель отдела, Людочка Петровна, белокурая, синеглазая, в моем вкусе. И у нас хороший – ученая, умная, красивая и все такое. Давайте поменяемся заведующими: вы нам – вашего, а мы вам – нашего. Обмен эквивалентный. Идет? Решайте, а то передумаю.
Она рассмеялась:
— Ну как же оставлю своих родных сотрудников, да они меня и не отпустят.
— Идемте, несговорчивая, я распотрошу ваш компьютер, но добуду вам ваш файл.
Примирение
Зайцев вернулся через пять минут. В тишине офиса он услышал… Неужели плачет? Подойдя к аквариуму, распахнул дверь и увидел рыдающую Ирину Николаевну. Она закрыла лицо руками, облокотившись на стол, и безутешно плакала навзрыд.
Зайцев решительно подошел к ней, взял стул, поставил рядом и сел.
— Что случилось, Ирина Николаевна? Что с вами?
Она не отвечала и продолжала рыдать.
— Вы на меня обиделись? Что я вам нагрубил? Ну простите, пожалуйста, я больше не буду. — И положил ей руку на плечо. Она не подняла головы и продолжала плакать.
— Каюсь, простите великодушно.
Не поднимая головы, она наконец произнесла:
— За что вы меня так ненавидите? Что я вам сделала?
— Это неправда. Я не могу вас ненавидеть, такую хорошую, я вас очень уважаю и люблю.
— Вы? Вы только что приняли меня за корову, а потом хотели обменять меня как ненужную вещь!
— На кого? На эту слащавую крашеную куклу? Вас? Да никогда.
Она уже перестала плакать и стала вытирать мокрые щеки.
— Вы только что в глаза ей льстили, а за глаза говорите гадости. Вы ужасный человек, Зайцев, вы двуликий Янус, вам ни в чем нельзя верить.
— Поверьте, я разыграл с ней сцену для вас, чтобы разбудить ваше сердце. Я не страшный, я чуткий – я разгадал вас, у вас есть душа. Я искренне дорожу вами, стал бы я вам грубить, если бы вы были мне безразличны. За грубость прошу прощения, и хочу, что бы мы помирились.
Она вздохнула:
— Да ну вас, я с вами и не ссорилась. А хотела! Но я даже рта не успела открыть, как вы набросились на меня со своим пиджаком. Мне стало ужасно обидно, что вы так со мной обращаетесь.
— Даю вам слово, что исправлюсь, буду вежлив и деликатен, вы этого заслуживаете. Если мы помиримся, этого больше не будет. Согласны? – Она кивнула. – Ну вот и помирились. Давайте поцелуемся. Дети всегда целуются, когда мирятся.
Она улыбнулась сквозь непросохшие слезы:
— Это совсем лишнее. Мы же не дети.
— Согласен, не будем изменять нашим половинам. Ну, я у вас ручку поцелую. Видите, какая мягкая, изящная рука. Разве можно такой ручкой раздавать пощечины и подзатыльники?
— Да вы что, я к рукоприкладству неспособна. Я даже детей не шлепаю. Хотя вас следовало бы.
— Порку можно устроить и словесную. Как вы мне намедни. Я даже взгляда вашего строгого стал побаиваться.
— Да будет вам. Скажите, за что меня все не любят?
— Сотрудники вас ценят, этого довольно. А за что вас любить? За то, что вы начальница?
— Я о деле думаю.
— Мы все о деле думаем. А вы думаете о своем авторитете, о порядке, который неправильно понимаете. Вы захотели себя стразу зарекомендовать, начиная со строгости. Вас так начальство настроило, а вы плюньте на это. Вам это не нужно, доброта сильнее строгости, выгоднее для вашего авторитета. Говорю с вами откровенно, потому что ценю вас, уважаю и люблю. Я вас разглядел раньше, чем другие, я увидел вашу душу. Если вы им откроетесь как мне, они вас полюбят.
— Спасибо, я поняла. Поняла свою ошибку. Буду исправляться.
Она окончательно успокоилась, вынула зеркальце и платок.
— А где все? Они уже должны были вернуться. Не хватало еще, чтобы они застали в таком виде.
— Вот видите, у коллектива от вас тайны. Завтра юбилей у нашего старшего менеджера. Вот и готовятся, чтобы устроить банкет, пошли договариваться в кафе.
— А разве нельзя устроиться здесь? Места много, есть и холодильник, и микроволновка. Зачем тратиться на кафе? Вы же гуляли при прежнем заведующем, а при мне? Чем я хуже?
Он опять схватил ее руку и прижал к губам:
— Ирина Николаевна, до чего же я вас люблю! Особенно за женскую логику, она непобедима. Я мигом все устрою. Я их разыщу и мы все переиграем. Мы устроим грандиозную пьянку с вашим участием прямо на работе в честь нашего примирения. Мы посадим вас рядом с юбиляром как свадебного генерала. Он будет безумно рад и все будут рады…
Она испугалась:
— Вот еще что выдумали. Я лучше с краешку сяду, я все-таки человек новый, и насчет пьянки…
— Это для красного словца. Шампанское не водка, много не выпьешь…
— Насчет примирения и ссоры. Вы никому не рассказывайте, что я плакала. И вообще, какая ссора… Я приду, только если вы будете со мной повежливее.
— Во мне можете не сомневаться, я вас не выдам. Теперь я ваш истинный поклонник и всегда буду с вами исключительно вежлив. Правда, я иногда бываю вежлив, как сивый мерин…
На другой день прямо в офисе состоялся торжественное празднество по поводу 60-летнего юбилея самого уважаемого работника отдела, на котором заведующая отделом Ирина Николаевна зачитала приказ генерального директора фирмы о награждении юбиляра премией и ценным подарком за долголетнюю безупречную службу. Вообще все были приятно удивлены возвращением традиции, переменой в атмосфере отдела и нашли Ирину Николаевну очень славной и симпатичной. Юбилей удался на славу. Виновник стал всех благодарить и в итоге расплакался. Дело в том, что он против своего желания собрался уходить на пенсию — по настоянию жены. «Твои дети обеспечены, а внуки совсем заброшены, дача запущена, в доме нет мужчины» и т.д. Никакие уговоры на нее не действуют, сказал юбиляр, «она у меня строптивая».
На этом можно закончить эту удивительную историю об укрощении строптивой начальницы, однако остаются некоторые сомнения. Возможно ли вообще укрощение строптивой женщины, и допустимо ли укрощать женщину грубостью и бестактностью, если строптивость им, женщинам, на роду написана? Может быть, лучше лаской, не унижая ее достоинства? Или постараться найти ключи к ее сердцу? Может быть, укрощенная, она что-то потеряет в себе и останется на вторых ролях. Может быть, от этого потеряют и окружающие…
В. Вальков
